Бытовые песни. Традиции в обрядах.

РЕЛИГИОЗНАЯ СТОРОНА ДРЕВНЕРУССКОГО БРАКА
(...) Род, а затем выделившиеся из него семья были союзами не только экономическими и юридическими, но и религиозными: они находились в зависимости от предков-организаторов дома и под их охраной. Дом был не только жилищем, но и храмом, в которм под печкой невидимо присутствует предок-организатор, дедушка-домовой. Выходя замуж, женщина оставляет свой дом и тот культ, который с этим домом был связан. Перемена дома для женщины означала и перемену культа: почитание одного дедушки-домового сменялось почитанием другого, того, под покровительством которого находился муж и его род. Перемена культа выражается в разных обрядах, совершаемых невестой. В некоторых местностях невеста дает согласие выйти замуж тем, что слезает с печи. В Малороссии родители, прежде чем благословить дочь на брак, садятся у печи. Прежде существовал обычай обводить новобрачную в доме новобрачного вокруг очага. В Малороссии существует обычай, чтобы невеста, явившись в дом жениха, бросала под печь петуха - символ приносившейся прежде жертвы дедушке-домовому. В Белоруссии невеста бросает в печь пояс или связку баранок. В других местностях невеста кладет хлеб на печь.
Религиозная сторона брака состояла не только в перемене родового или семейного культа. Брак человеческий был, по воззрениям древних, отражением брака верховных организаторов мировой жизни, богов, брака Даждь-бога с матерью-сырой землей или водой, совершавшегося на празднике Ивана-Купалы. Поэтому в древнерусском браке отразилось и это верование. В браке важную роль играла вода. Умыкание невест, по свидетельству летописца, происходило на праздниках, совершавшихся у воды; из "Правила" митрополита Кирилла (конец XIII в.) видно, что невест водят к воде. Множество свадебных обрядов сводятся так или иначе к воде, как символу. Во многих местностях невеста, одна или с женихом, идет к реке, колодцу, умывается здесь, или ее умывают присутствующие, набирает воды и, придя в дом жениха, окропляет его дом и домашний скот. В Великоруссии обливание водой заменялось купанием в бане. Отправление невесты в баню и в настоящее время Великоруссии совершается с большой торжественностью и обрядностью; невесту родные ее при этом благословляют хлебом-солью, а присутствующие одаривают деньгами; подруги невесты при мытье молодой бьют в сковороды и в железную заслонку печи.

СВАДЕБНЫЕ ПЕСНИ

Песен, в которых изображается вступление в брак по свободному уговору, сохранилось мало. В одной песне изображается, как мать проводит дочь к гостям в светлую светличку и предлагает ей выбрать себе из незнакомых гостей - знакомого, из молодых - молодого и нарядного, с которым ей суждено будет век вековать и мать забывать; девушка выбирает себе из гостей жениха, с которым будет век вековать и матери не забывать. В другой песне изображается, как девушка поджидает к себе "суженого", "ряженого" и снаряжается с цветное шелковое платье; она просит своих подружек, чтобы они с появлением суженого-ряженого пели погромче и веселее, чтобы суженый-ряженый не соскучился. Родня суженого в таких песнях рисуется в привлекательных чертах. В этих песнях тоже встречаются следы умыкания и купли, что вполне понятно: свободный уговор был в связи с умыканием, которое в торговой городской среде заменялось куплей, имевшей первоначально характер простого вознаграждения родных невесты.
В песнях, отразивших следы насильственного умыкания, девушка выражает свой страх перед наездом "лихого наездника", "чужого-чужанина", т.е. жениха. В одной песне поется, как девушка, сидя у окна, шила волю золотом, обшивала ее чистым серебром; вдруг к окну подлетает орел, который советует ей не тратить чистого серебра и не портить красного золота: сад ее будет полонен, весь род ее покорен, а ее волюшка очутится в неволюшке; к ее батюшке приедут с боем, ограбят батюшку, полонят матушку, а ее повезут на чужую сторонушку. В малорусских и белорусских песнях жених и поезжане называются "лютыми татарами" и "литвою". В одной их этих песен выражается решимость дать этой "литве" отпор, воевать с ней, бить ее, но не отдавать "Марусеньки". В одной великорусской песне невеста перед венцом поет о том, что ей не спалось всю ночь, что, когда стала заниматься заря, явились недруги-разлучники, чтобы разлучить ее с отцом, матерью и ее родом-племенем; она умоляет родимого братца своего, чтобы он пошел в зеленый лес, срубил березыньку и заградил ею путь-дороденьку, чтобы ее недругам нельзя было ни пройти, ни проехать.
В песнях, отразивших следы купли невесты, невеста умоляет своих родителей не соблазняться золотом, серебром, так как она у них и без золота богатехонька. В одной песне невеста просит родителей, чтобы они не били полу о полу, не хлопали пирог о пирог, чтобы они ее бедную не отдавали на чужую сторону. Когда жених торгует место рядом с ней у ее брата, она обращается к брату с просьбой поломаться, постараться не продавать сестры ни за рубль, ни за золото; но брату, говорится в песне, сестра мила, а золото милее; братец-татарин продал сестру за таляр, русу-косу за полтину. И девушка говорит, что тот, кого она любила, стоит за дверями, а тот, кого она от роду не знала, подает руку.
При таких условиях выхода замуж жизнь замужняя должна была представляться страшной. Чужая сторонушка вся горем изнасеяна, слезами полита, печалью огорожена. Чужие отец с матерью уродились безжалостными: сердце у них без огня разгорается, гнев раскипается без смолы. "Что медведь с медведицей - богоданный то батюшка с богоданной матушкой; шипицы колючие - богоданные милы братцы; крапива жгучая - богоданные сестрицы". Невеста сравнивает себя с лебедью, случайно попавшей в стадо гусиное: серые гуси щиплют ее за то, что она не умеет кликать по гусиному. Чужие отец с матерью за все бранят и журят ее: "ступишь ли ногой - поглядят все за тобой; махнешь ли рукой - засмеются над тобой; молвишь ли словечко - передразнивать начнут; сядешь ли за стол - все куски во рту сочтут; станешь ли молчать - станут дурой величать". Невеста спрашивает себя, как величать ей свекра лютого и свекровь лютую: назвать свекром и свекровью - рассердятся, а называть батюшкой с матушкой - не хочется; однако, принуждает себя невеста, "убавлю я спеси, гордости, прибавлю ума-разума: назову я свекра батюшкой, а люту свекровь - матушкой!" На чужой стороне "надо сорок разумов, пятьдесят обычаев", надо быть "вековечной ключницей платьемойницей". Невеста справляется у замужней подруги, как живется на чужой стороне; та отвечает ей: "будь головушкой поклонлива, будь сердечушком покорлива, носи платье не снашивай, терпи горюшко - не спрашивай".
В некоторых свадебных песнях отражается и религиозная сторона брака. Так, в них довольно часто попадается символ перехода через воду, обозначающий вступление в брак. В одной песне описывается быстрая реченька, на которой лежит тонкая и гибкая "дощечка"; через этот мост перешел "Михаил сударь, перешел Гаврилович", который перевел Анфисиньку. В другой песне девушка обещает дать много золота, еще больше жемчуга тому, кто перевезет ее через речку; является, откуда ни возмись, жених, который "спущает молодку на быстру речку".

СЕМЕЙНЫЕ ПЕСНИ

Переход экономической силы в руки мужчины в связи с насильственным умыканием, развитие в семье власти отца, приведшее к тому, что молодые женились и выходили замуж не по своей склонности, а по воле родителей, создали, особенно для замужней женщины, тягостные условия семейного существования. Положение замужней женщины отразилось в семейных песнях. В одной песне поется о том, как ни в уме ни в разуме не было у девушки выйти замуж; но ее отдали против воли; и вот матушка надумала завернуть однажды к своей дитятке и спрашивает ее, каково живется ей в чужих людях; в чужих людях, отвечает дочь, надо жить умеючи - голову держать поклонную, сердце покорное; вечером накануне ее больно бил свекор, а свекровь ходила и похвалялась хорошо учить чужих детей, не роженных, не хоженных, не вспоенных и не вскормленных. Еще ярче описывается жестокое обращение с замужней женщиной в песне "Выдавала меня матушка далече замуж". В ней рассказывается о том, как матушка собиралась часто навещать свою дочь; проходит одно лето, другое, третье; матушка, наконец, приезжает и не узнает своей дочери; "что это за баба, за старуха?" спрашивает она; дочь отвечает, что она не баба и не старуха, а ее милое чадо; мать продолжает свои расспросы: "где твое девалось белое тело, где твой девался алый румянец?"; дочь отвечает: "Белое тело - на шелковой плетке, алый румянец - на правой на ручке: плеткой ударит - тела убавит, в щеку ударит - румянцу не станет".
Семейный деспотизм был тяжел не только для женщины, но и для мужчины и нередко вел к трагическому исходу. В одной песне девушка жалуется, что милый друг покинул ее и уехал на дальнюю сторону. Прощаясь с подругой, милый говорил ей, чтобы она не сидела поздно вечером, не жгла свечу воска ярого и не ждала его до полуночи. Отец его захотел и матушка приказала жениться на иной жене. Он женится на другой жене, обвенчается с иной женой - "с смертью раннею и насильною". Она уже не сидит поздно вечером, дожидаясь милого; горит свеча воску ярого; на столе стоит тесовый гроб, а в гробу лежит красна девица.
И доброму молодцу насильственно навязанная жена не могла быть милой. В одной песне изображается смертельно раненый добрый молодец, лежащий под ракитовым кустом. Он прощается с своим конем и велит ему сказать его молодой вдове, что он женился на другой жене, что сосватала их сабля острая. Ему не жаль ни молодой жены ни роду племени, а жаль малых детушек, которые остались малешеньки и глупешеньки и натерпятся холоду и голоду.

О ПОХОРОННЫХ ПЕСНЯХ

Похоронными называются устные общенародные песни, которыми сопровождались древнерусские похороны. О древности таких песен имеется ряд свидетельств. Арабский путешественник Ибн-Фодлан (начало X века), описывая похороны одного знатного русса и обрекшей себя на смерть рабыни его, говорит о том, что эта девушка до смерти своей пела длинные песни, в которых прощалась со своими близкими. Летописец, говоря о языческих обычаях русских славян, упоминает о бесовских песнях на тризнах. Рассказывая под 1087 г. о похоронах Изяслава Ярославича, летописец говорит, что его сын Ярополк "идяше по нем, плачаша с дружиной своей: Отче, отче мой! Что еси пожил без печали на свете сем, многы напасти приим от людей и от братья своя? Се же погибе не от брата, но за брата своего положа главу свою". В послании к Олегу, под 1096 г. Владимир Мономах говорит о "желях", т.е. плачах по мертвым. В "Слове о полку Игореве" говорится, что после поражения русских половцами жены павших воинов плакали по своим мужьям, говоря, что теперь они уже не увидят их живыми. В "Стоглаве" (XVI в.) постановлено запрещение похоронных языческих обрядов и песен, которые описываются таким образом: "В Троицкую субботу по селам и по погостам сходятся мужи и жены на талниках и плачутся по гробам великим кричанием, и егда начнут играти скоморохи и гудцы (играющие на гуслях) и перегудницы, они же, от плача переставше, начнут скакати и плясати и в долони (ладоши) бити и пети песни сатанинские". Даже в 1715 г. Петр Великий, по случаю смерти супруги царя Федора Алексеевича, вынужден был наистрожайше приказать, чтобы никто ни над царицей, ни над другими покойниками не совершал "непристойного и суеверного обычая выть, приговаривать и рваться над умершими". Но этот обычай сохранился до настоящего времени, особенно в северных губерниях, где даже существует особый класс женщин - вопленниц, или плачей, которые, с одной стороны, одарены от природы поэтическими способностями, а с другой хранят и развивают сохранившиеся от глубокой древности репертуар похоронных песен, или, как они называются, заплачек, причитаний.

ДРЕВНЕРУССКИЕ ПОХОРОНЫ

Смерть представлялась древнерусскому человеку переходом в новую жизнь, поездкой или путешествием в новый мир; погребение представлялось снаряжением к путешествию. Способы погребения и обряды, которыми погребения сопровождались у древнерусских славян, имели две цели: устроить нормальную жизнь для покойников в новом мире и установить живую связь между ними и их родными. Устроить покойному нормальную загробную жизнь побуждали к нему, с одной стороны, любовь к нему, а с другой - опасение его мести за пренебрежение к нему; установить связь с покойником необходимо было для того, чтобы заручиться его благоволением и помощью в важные моменты жизни. У древнерусских слявян существовали два главных способы погребения: 1) сжигание тела и 2) зарывание в землю. Существовал, хотя, по-видимому, и менее был распространен еще один способ - спускание трупа в воду.


СЖИГАНИЕ ТРУПА. О существовании первого способа похорон - сжигания, свидетельствует Ибн-Фодлан (начала X в.) в своем описании похорон знатного русса. Другое свидетельство есть в нашей летописи, где описываются нравы русских славян-язычников: "И аще кто умряше, творяху тризну над ним и посем творяху кладу (костер) велику и возложахут и на кладу мертвеца сожьжаху и посем, собравше кости, вложаху в судину малу и поставляху на столпе на путех, еже творят Вятичи и ныне (в начале XII века) Си же творяху обычая кривичи и прочии погагии...". Из этого свидетельства нашей летописи видно, что прах покойника по сожжении, собранный в сосуде, ставился на столбе на перекрестке дорог. Но это не было единственным обычаем. Раскопки, производившиеся в разных местах России, указывают еще на место, на которм раскладывался костер; труп покойного сжигался на этом костре, а затем над останками насыпался большой курган. Сжигание трупов у русских славян, соединялось с особым представлениемо загробной жизни, а именно, предполагалось, что покойный, благодаря сожжению, уносится в надземный мир, в воздушные пространства, где продолжает свое существование. Когда Ибн-Фодлан сообщил одному руссу, что у арабов трупы зарывают в землю, русс удивился глупости арабов: "Умершему, - сказал русс, - и так тяжело, а вы еще наваливаете на него лишнюю тяжесть, зарывая в землю. Вот у нас лучше; посмотри, - сказал он, указывая на сгорание трупа знатного русса, - как легко наш умерший восходит к небесам вместе с дымом." Покойники носятся по воздуху на конях. Этому представлению наших предков соответствует сообщение Ибн-Фодлана, что вместе с трупом русса сожжена была и его лошадь
.

Второй способ похорон - ЗАРЫВАНИЕ ТРУПА В ЗЕМЛЮ находил у нам применение тоже очень рано. Он находился в связи с иным представлением о загробной жизни; именно, предполагалось, что покойники живут под землей, в подземном царстве. Гроб, в который клался труп, представлялся жилищем, домом; в некоторых местностях гроб прямо называется теперь "домовиной". Жизнь за гробом представлялась продолжением земной жизни, хотя и в особых таинственных формах. Поэтому существовал обычай при первом способе похорон сжигать вместе с трупом предметы, необходимые для продолжения жизни: любимую жену, коня, оружие, и т.д.; если же похороны состояли в зарывании трупа в землю, то эти предметы хоронились вместе с покойником. Кроме того, в гроб клали яства и напитки. Вера в продолжение жизни покойников сказывалась в целом ряде обрядов, существующих в народных массах и теперь. В северной России существует обычай на поминальном обеде ставить лишний прибор - для покойного; ложка кладется под скатерть; после обеда ложка подвергается осмотру; если она окажется влажной, это служит знаком того, что покойник присутствовал за обедом и пользовался ей. Другой обычай во время поминального обеда состоит в том, что сажают на печь ребенка и заставляют смотреть его на стол через хомут (хомут - символ поездок мертвецов на конях), не видать ли за столом лишнего человека. С принятием христианства обычай сожжения исчезает и заменяется зарыванием в землю. Вместе с тем и обряды, имевшие целью устройство покойному нормальной загробной жизни, вытесняются обрядами церковными; с исчезновением этих обрядов исчезают и песни, которые с ними связаны были, так как и они заменились песнями церковными. Сохранившиеся до нашего времени похоронные песни носят по преимуществу элегический характер: они выражают горе, вызванное смертью дорогого покойника.

ПОХОРОННЫЕ ПЕСНИ
В "заплачках" и "причитаниях" сохранились следы двоякого рода представлений: о загробной надземной жизни покойников и о загробной подземной жизни.
Идея о надземной жизни покойника выражается в образах удаления души умершего к небесным светилам - к солнцу и месяцу, к восточной стороне. "Приубрался, - поется в одной песне, - свет надежная головушка к красному солнышку на приберегушку, к светлу месяцу - на придракушку (ласковый уход)". В другой песне поется: "Приукрылся наш желанный родной дядюшка он за темные леса за дремучие, за высокие горы, за толкучие, за синие моря да за глубокие, вровень с облачками он да в ходячими, ко луны он, наш свет, да подвосточный". В третьей песне: "Удалилась моя белая лебедушка за горушки она за высокие, за облачка она за ходячие, к красну солнышку, девица, во беседушку в светлу месяцу она в приберегушку." "Удалилось рожено наше дитятко за темные леса за дремучие, за высокие горы за толкучие; ко зари оно, дите, да ко восточной; туды ветрышки ведь не провевывают, лютое зверье не прорыскивае, малая птица не пролетывае; ни прохожих туды, ни проезжих; хоть не дальняя сторонушка - безъизвестная, не колодист туды путь - бесповоротный". В одной песне изображается, как умершие носятся на облаках, встречаются друг с другом и узнают знакомых.
В других песнях преобладает идея о подземной жизни покойников. Иногда эта идея переплетается в одних и тех же песнях с идеей о надземной жизни. "Хоть отпущено рожено у меня дитятко хоть не в дальнюю дорожку, а безъизвестную, не в лесные перелески мутареливые (мытарственные), ко этой Пресвятой да Богородице во матушку да во сыру землю, во погреба он да во глубокие; теперь все прошло, миновалося, я навеки с дитем да порассталася". Гроб в связи с идеей подземной жизни представляется жилищем, домом: "Нонь повыду на крылечко переное, где делают колоду белодубову, где ладят кресты животворящие; на допрос возьму я плотничков-работничков: ай же, плотнички-работнички, кто задал (заплатил) вам золоту казну бессчетную, что вы деете холодную хоромину не мшоную; не обнесены брусовы белы лавочки, не прорублены косевчаты окошечки, не врезаны стекольчаты околенки, не складена печенка муравленая, не устлана перинушка пуховая, не собраны утехи все с забавушкой".
Сохранив следы двоякого представления о загробной жизни, наши похоронные песни замечательны и в художественном отношении. В них встречаются интересные образы: 1) горя, 2) смерти и 3) душевного настроения родных умершего.

ОБРАЗЫ ГОРЯ. В похоронных песнях горе представляется живым существом, которому даются разные наименования: горе-злочастье, безсчастье, досада, кручина-злодейка, бесталанница. Горе представляется в образах "обиды", (т.е. беды, злого дела) "судины"(судьбины), "жребия", данного человеку от роду и преследущего его до конца жизни. "Ой леса, леса дремучие, вы задавите злу обидушку; ой же матушка сыра-земля, ты прими меня сиротинушку". В песне по утопленнику говорится: "Знать, судинушка по берегушку ходила, страшно, ужасно голосом водила, во длани судинушка плескала, до суженых голов да добиралась". В одной песне высказывается, что несчастие прокрадывалось уже с колыбели: "Зло безсчастье тут ко мне да пробиралося; кругом наоков ремней да обвивалося, в дырявой люлечке, знать, со мной оно злодийно качалося, вдвое-втрое тут накачалося, впереди оно безсчастье не укатится, позади оно не останется." Нередко горе изображается нечаянно неизвестно откуда явившимся: "Я не знаю нонь, обидна красна девица, откуль напасть велика буде кручинушка; посмекаю я девичьим умом-разумом, с океан-моря напасть ли, аль с холодной, с подсиверной сторонушки, аль с темных лесов невзгодушка дремучих". Образ горя, как живого существа, неизвестно откуда набрасывающегося на человека и преследующего его иногда всю жизнь, встречается не только в похоронных песнях, но и песнях о горе-несчастье, в сказках и горе-злосчастье, в повести с той же темой о горе.


СИМВОЛЫ СМЕРТИ. Смерть в похоронных песнях изображается в виде молодой женщины, красной девицы, калики перехожего (странника) и птицы. При этом смерть приходит с синего моря или с чистого поля незаметно, крадучись, холодная и голодная. "Подходила тут скорая смертушка; она крадучись шла злодейка-душегубица, по крылечку ли она да молодой женой, по новым ли шла сеням да красной девушкой, аль каликой она шла да перехожей, со синя ли моря шла да все голодная, со чиста ли поля шла да ведь холодная; у дубовых дверей да не ступялася, у окошечка ведь смерть да не давалася (т.е. не просилась), потихоньку она подходила и черным вороном в окошко залетела". Со смертью, как с живым существом, в некоторых песнях выражается пожелание вступить в бой, отогнать ее с оружием в руках; в других песнях упрашивают смерть пощадить умирающего; но смерть остается неумолимой. Образ смерти-птицы находится в связи в поверием относительно птиц, предвещающих смерть: это главным образом - хищные птицы, крик и прилет которых служит печальным предвестием чьей-либо смерти.


КАРТИНЫ ДУШЕВНЫХ НАСТРОЕНИЙ. Потеря родного, особенно неожиданная, соединяется с чувством недоверия к совершившемуся факту. Это недоверие находит себе в похоронных песнях образное выражение в следующих формах:

а) Родственник умершего обращается к соседу, знакомым, родным с вопросом, не видали ли они где-нибудь умершего: "Ты подумай ко, любима мила сватьюшка; да как шла путем широкой дороженькой, ты не стретила-ль надежной там головушки? Кругом шла да как ты малого озерышка, по крутому ты шла да как по бережку, там не видела-ль любима мила сватьюшка?"

б) Изображается отыскавание в доме, на дворе, в поле, на берегу реки: "Повзыскать пойду сердечно свое дитятко, по всему пойду хоромному строеньицу; обойду да по селу я деревенскому, поспрошу у любимых поровесников (сверстников): дите да не сидит ли на беседушке?...Не могу пойти, печальная головушка. Пойду с горюшка во чистое во полюшко: он не ходит ли в раздолье во чистом поле, не гуляет ли он, свет, в зеленом лесу?…Я с тоски пойду ко быстрой этой реченьке; он не ходит ли по крутому по бережку, не стреляет ли водоплавных серых утушек с этого оружия зарукавного?"

в) Поющий обращается к ветру или воде с просьбой увидеть умершего: "Вы сповейте, ветры буйные, со низовой со сторонушки; разнесите, ветры буйные, все пески да ведь сыпучие и все камешки катучие! Расступись-ко, мать-сыра земля, раколись-ко гробова доска, размахнитесь, белы саваны! Уж вы, ангелы-архангелы, опуститесь с неба на землю, вы кладите свету-батюшке во белы груди здыханьицо, во ясны очи гляденьицо!"